У всякого есть свой задор: у одного задор обратился на борзых собак; другому кажется, что он сильный любитель музыки и удивительно чувствует все глубокие места в ней; третий мастер лихо пообедать; четвертый сыграть роль хоть одним вершком повыше той, которая ему назначена; пятый, с желанием более ограниченным, спит и грезит о том, как бы пройтиться на гулянье с флигель-адъютантом, напоказ своим приятелям, знакомым и даже незнакомым; шестой уже одарен такою рукою, которая чувствует желание сверхъестественное заломить угол какому-нибудь бубновому тузу или двойке, тогда как рука седьмого так и лезет произвести где-нибудь порядок, подобраться поближе к личности станционного смотрителя или ямщиков, - словом, у всякого есть свое, но у Манилова ничего не было. Дома он говорил очень мало и большею частию размышлял и думал, но о чем он думал, тоже разве богу было известно. Хозяйством нельзя сказать чтобы он занимался, он даже никогда не ездил на поля, хозяйство шло как-то само собою. Когда приказчик говорил: "Хорошо бы, барин, то и то сделать", - "Да, недурно:, - отвечал он обыкновенно, куря трубку, которую курить сделал привычку, когда еще служил в армии, где считался скромнейшим, деликатнейшим и образованнейшим офицером. "Да, именно недурно", - повторял он. Когда приходил к нему мужик и, почесавши рукою затылок, говорил: "Барин, позволь отлучиться на работу, по'дать заработать", - "Ступай", - говорил он, куря трубку, и ему даже в голову не приходило, что мужик шел пьянствовать. Иногда, глядя с крыльца на двор и на пруд, говорил он о том, как бы хорошо было, если бы вдруг от дома провести подземный ход или чрез пруд выстроить каменный мост, на котором бы были по обеим сторонам лавки, и чтобы в них сидели купцы и продавали разные мелкие товары, нужные для крестьян. При этом глаза его делались чрезвычайно сладкими и лицо принимало самое довольное выражение; впрочем, все эти прожекты так и оканчивались только одними словами. В его кабинете всегда лежала какая-то книжка, заложенная закладкою на четырнадцатой странице, которую он постоянно читал уже два года.

Милостивые государи! Я получил Ваши письма и постараюсь, как сумею,
исполнить Ваше желание, т.-е. высказать свое мнение о мысли вообще
всемирного языка и о том, насколько язык эсперанто соответствует этой мысли.
В том, что люди идут к тому, чтобы составить одно стадо с одним пастырем
разума и любви, и что одной из ближайших ступеней этого должно быть взаимное
понимание людьми друг друга, - в этом не может быть никакого сомнения. Для
того же, чтобы люди понимали друг друга, нужно или то, чтобы все языки сами
собой слились в один (что если и случится когда-либо, то только через
большое время), или то, чтобы знание всех языков так распространилось, чтобы
не только все сочинения были переведены на все языки, но и все бы люди знали
так много языков, чтобы все имели возможность на том или другом языке
сообщаться друг с другом, или то, чтобы был избран всеми один язык, которому
обязательно обучились бы все народы, или, наконец-то (как это предполагается
волапюкистами и эсперантистами), чтобы все люди разных народностей составили
бы себе один международный облегченный язык и все обучились ему. В этом
состоит мысль эсперантистов. Мне кажется, что это последнее предположение
самое разумное и, главное, скорее всего осуществимое.

Консервативная мысль упрямо доказывает, что эсперанто - утопическая затея.
Живая, закономерно развивающая действительность, не торопясь, но все более
решительно опровергает мнение консерваторов.
...Говорят, что язык не развивается искусственно. Я не эсперантист, но я
знаю, что этот искусственный язык, развиваясь довольно быстро, становится
совершенно естественным явлением, ибо он отвечает необходимости для
современных людей найти, создать общепонятный язык...
Можно ли отрицать, что язык, единый для всех, даст могучий толчок процессу
культурного развития? Нельзя. Значит, следует признать необходимым создание
и развитие такого языка.