Статья: "Приемы соавторского чтения"
В современном мире чтение претерпевает серьезные изменения:
- Его роль в массовой культуре подрывается телевидением и Интернетом.
- Оно становится деятельностью бессистемной, анархичной, среди прочих причин этого — кризис школы, до сих пор поддерживавшей «порядок чтения», а теперь утратившей позицию авторитетного руководителя потенциальных читателей.
- Систематическое и последовательное медленное чтение какого-либо сочинения уступает место чтению отрывочному и дробному.
- На смену интенсивному, глубокому, многократно возвращающемуся к одним и тем же произведениям чтению приходит чтение экстенсивное, стремящееся охватить как можно больше текстов за небольшой промежуток времени.
- Современное чтение игнорирует оригинал, довольствуясь компиляциями.
- Переход от кодекса (книги) к экрану отменяет понимание текста как чего-то постоянного, непреходящего.
К этим изменениям можно было бы относиться спокойно (чтение пережило не одну революцию и все еще существует), если бы не отмечаемая социологами и психологами связь нравственного кризиса, охватившего Европу, и массового падения интереса к чтению.
Чтение художественного текста (вместо пресловутого анализа) должно быть возвращено урокам литературы в российской школе.
Воспитание квалифицированного читателя является, согласно требованиям ФГОС, одним из предполагаемых результатов изучения предмета «Литература».
Основная часть
Предпринятое нами описание методов и приемов соавторского чтения трудно назвать методической разработкой. В силу своей фрагментарности это описание ближе к этюду. Представленный здесь вид чтения нельзя назвать аналитическим (читатель-соавтор скорее синтезирует, чем анализирует), нельзя его подогнать и под критерии чтения творческого (в методическом, а не общеязыковом смысле прилагательного «творческий»).
Терминологическое сочетание «соавторское чтение», безусловно, нуждается в уточнении, но пока будем пользоваться им.
Перейдем к описанию некоторых приемов такого чтения.
Параллельное чтение
Прием и литературный материал были подсказаны Андреем Битовым или, лучше сказать, его героем. Стихотворение Тютчева «Безумие» можно пронзительнее понять, столкнув его с пушкинским «Пророком».
|
А.С. Пушкин Пророк |
Ф.И. Тютчев Безумие |
|
Духовной жаждою томим, «Восстань, пророк, и виждь, и внемли, 1826
|
БЕЗУМИЕ Там, где с землею обгорелой Под раскаленными лучами, То вспрянет вдруг и, чутким ухом И мнит, что слышит струй кипенье, 1829
|
Размышления, которые будут даны ниже, можно признать партитурой «параллельного чтения».
Лирический герой Тютчева подвергает сомнению духовные дары, которые обретены пророком, факт его преображения, возможность встречи его с посланником Бога, нематериальную природу испытываемой человеком жажды.
Тютчевский герой — это бес-искуситель, который сеет зерна сомнения, чтобы их ростки со временем заглушили веру. В логике ему не откажешь: он последователен, по-строфен.
Пушкин возвещает о чуде:
Духовной жаждою томим,
В пустыне мрачной я влачился, —
И шестикрылый серафим
На перепутье мне явился.
Герой Тютчева называет духовную жажду «беззаботностью веселой» (действительно, как еще может назвать прагматик это бесцельное блуждание в пустыне?), небо обрушивает на землю, делает их неразличимыми в каком-то адском чаду, серафима не изображает, потому что он, конечно, привиделся безумцу:
Там, где с землею обгорелой
Слился, как дым, небесный свод, —
Там в беззаботности веселой
Безумье жалкое живет.
Пушкин пишет о преображенном зрении поэта:
Перстами легкими как сон
Моих зениц коснулся он.
Отверзлись вещие зеницы,
Как у испуганной орлицы.
Тютчев видит в «стеклянных очах» отблеск безумия (выморочность мира, бессмысленность происходящего подчеркивается неопределенным местоимением «чего-то):
Под раскаленными лучами,
Зарывшись в пламенных песках,
Оно стеклянными очами
Чего-то ищет в облаках.
Далее искуситель профанирует обретение поэтом чудесных свойств слуха, на шесть строчек Пушкина отвечая восемью и успевая походя разрушить вертикаль — ось мира, связь неба и земли:
|
Моих ушей коснулся он, — |
То вспрянет вдруг и, чутким ухом И мнит, что слышит струй кипенье,
|
Герой Пушкина продолжает вещать, тогда как герой Тютчева внезапно и неожиданно замолкает. На слушателей (при «параллельном чтении» обоих стихотворений) это молчание «тютчевского» чтеца и звучащий в образовавшейся тишине голос чтеца «пушкинского» действует неотразимо.
Такое чтение побуждает к размышлениям: почему замолчал герой Тютчева? что его остановило? почему он не дал себе воли поглумиться над речью пророка (уж тут-то можно разгуляться)?
В «Пророке» выразилось пушкинское понимание сакрального смысла слова. Бесы бегут от молитвы, исчез и тютчевский насмешник, испугавшись грядущего Слова Божьего.
Хоровое чтение
Источником этого приема является античная трагедия, где хор является воплощением дионисийского, природного начала, а актер — аполлонического, индивидуального. Хоровое и актерское чтения чередуются в стихотворении Некрасова «Зеленый Шум».
В полифонии выразится не только шум вишневых садов, но и глубинная нравственная связь всего живого, общий нравственный закон:
«Люби, покуда любится,
Терпи, покуда терпится,
Прощай, пока прощается,
И — Бог тебе судья!»
Чтение снизу вверх
Оно становится возможным при изучении стихотворения-палиндрома. Так, на статус палиндрома вполне может претендовать стихотворение Лермонтова «Когда волнуется желтеющая нива…» Действительно, велик соблазн прочесть его снизу вверх. Почему бы не попробовать?
И в небесах я вижу Бога,
И счастье я могу постигнуть на земле,
Когда расходятся морщины на челе,
Когда смиряется души моей тревога;
Когда студеный ключ играет по оврагу
И, погружая мысль в какой-то смутный сон,
Лепечет мне таинственную сагу
Про мирный край, откуда мчится он;
Когда, росой обрызганный душистой,
Румяным вечером иль утра в час златой
Из-под куста мне ландыш серебристый
Приветливо кивает головой;
Когда волнуется желтеющая нива,
И свежий лес шумит при звуке ветерка,
И прячется в саду малиновая слива
Под тенью сладостной зелёного листка…
Формально эксперимент удался, а вот содержательно…
И снова партитура. Герой Лермонтова восходит по некоей лестнице к себе самому, но новому, преображенному. И тот, кто стоит наверху, уже не похож на того, кто стоит у подножия этой лестницы.
(Этот путь, может быть, выразил более лаконично Бунин в стихотворении «Вечер»: «Я вижу, слышу, счастлив. Всё во мне».)
Чтение стихотворения Лермонтова вспять убедит чтецов и слушателей в нелепости самой попытки как изменить последовательность стихотворных строк, так и сбить с пути того, кто ищет духовного просветления.
Диалогизация монолога
Идея этого приема заимствована у режиссера Любимова: «В театре – Маяковский. Спектакль получил название «Послушайте!» Репетиции идут напряженно: два, три, а то и четыре часа в день. Пятерка «Маяковских» такова: Насонов, Смехов, Золотухин, Хмельницкий, Высоцкий. Многое меняется по ходу. Декорации – детские кубики с буквами. Иногда из них составляются слова, а иногда два кубика делаются пьедесталами, и с них спускаются Маяковский и Пушкин, чтобы поговорить по душам. Стихотворение «Юбилейное» разыгрывается как диалог. Скажем, фраза: «Хорошо у нас в Стране Советов. Можно жить, работать можно дружно…» - предстает таким образом:
Маяковский
Хорошо у нас в Стране Советов…
Пушкин
Можно жить?
Маяковский
Работать можно дружно.
Как говорит Любимов: автор написал текст, а мы сыграем подтекст»[1]. Отметим, что слово «подтекст» употреблено здесь в «станиславском» понимании термина: подтекст – психологическое, эмоционально – волевое начало сценической речи.
Давайте разберемся, какие потенциальные возможности стихотворения побудили Любимова к его диалогизации.
Во–первых, сценичность ситуации «Юбилейного», замешенного на мотивах «Каменного гостя» и «Медного всадника».
Во–вторых, знаменитая «лесенка», отдаленно напоминающая графику драматического текста.
В–третьих, непосредственное присутствие в стихотворении слушателя – адресата монологической речи.
В–четвертых, несомненная интроспективность монолога (речь Маяковского ориентирована на пушкинскую, цитаты из произведений классика Маяковский осовременивает).
Диалогизация стихотворения выбросила на поверхность текста социально – философский конфликт «личность и тоталитарное государство». Любимов подкрепил «идеологическую» находку антуражем: дробление личности в тоталитарном государстве символизируют кубики.
Маяковский в любимовской трактовке попал под колесо истории и утратил цельность личности (в противовес «монолиту» Пушкину, Маяковского играют пять актеров).
Не исключено, что авторский текст понят Любимовым неверно, но контекст стихотворения спровоцировал режиссера на такое понимание конфликта.
Не скованные в выборе интерпретационных моделей, мы можем разглядеть в «Юбилейном» конфликт двух психологий и прочесть стихотворение как диалог пессимиста и оптимиста.
В процессе «драматизации» стихотворения мы позволили себе вольность и несколько изменили начало стихотворения.
Итак, Пушкин («живой, а не мумия») окликает Маяковского, прошедшего, сгорбившись, мимо памятника на Тверском:
Маяковский! Разрешите представиться: Александр Сергеевич.
Пушкин просит Маяковского помочь ему спуститься с постамента:
Дайте руку!
Но рука нужна ему и затем, чтобы убедить собрата по перу в своей «живости» и «настоящести»:
Вот грудная клетка. Слушайте, уже не стук, а стон.
Согласно нашему сценарию, Пушкин увлекает за собой Маяковского, а не наоборот. Это ему, недавнему памятнику, боязно за последствия своего чрезмерно крепкого рукопожатия:
Я тащу вас. Удивляетесь, конечно?
Стиснул? Больно? Извините, дорогой.
Пушкин многословен и жизнелюбив. Маяковский сдержан, угрюм, горд.
Нет, не навяжусь в меланхолишке черной,
Да и разговаривать не хочется ни с кем, -
объясняет Маяковский причину своего молчания.
Пушкин, подмигивая, напоминает о невозможности поэта не писать:
Только жабры рифм топырит учащенно
У таких, как мы, на поэтическом песке.
Маяковский скептически относится к вдохновению:
Вред – мечта, и бесполезно грезить,
Надо весть служебную нуду.
Пушкин говорит о непредсказуемой и мудрой диалектике жизни:
Но бывает – жизнь встает в другом разрезе,
И большое понимаешь через ерунду.
Любопытно продемонстрировать на том же поэтическом материале конфликт двух творческих позиций: поэта на службе у государства и поэта независимого.
Непосредственное участие Пушкина в диалоге обнаружит и поверхностное знание Маяковским творчества предшественников (Маяковский: «Как это у вас говаривала Ольга?» Пушкин (который в своем романе Ольге отродясь не давал слова): «Да не Ольга! Из письма Онегина к Татьяне»), и подмену в советском государстве литературы номенклатурой, и отсутствие поэзии в «Стране Советов».
Пушкин разоблачит убежденного в своей правоте Маяковского. Попытка последнего отстоять советскую поэзию закончится тем, что он, тщетно перебрав всех из своего окружения, не найдет среди своих современников поэта пушкинского масштаба и перейдет к открытой, но жалкой и беспомощной агитации:
Были б живы – стали бы по Лефу соредактор.
Я бы и агитки вам доверить мог.
Пушкин с грустью слушает Маяковского и предупреждает его об опасности, подстерегающей поэта, - обюрократиться:
Бойтесь пушкинистов. Старомозгий Плюшкин,
Перышко держа, полезет с перержавленным.
Диалог покажет, что Маяковский тоскует по свободе творчества как по недостижимому идеалу.
Диалогизация стихотворения помогает осмыслить или задать конфликт, а также актуализировать сложные отношения автора и героя в произведении.
Заключение
Читателю приходится выбирать те произведения, которые он успеет прочесть за свою короткую жизнь. Иосиф Бродский в эссе «Как читать книгу» советовал между прозой и поэзией выбирать поэзию. Иллюстрируя приемы соавторского чтения, мы последовали его совету.
[1] Новиков В.И. Высоцкий/Владимир Новиков. – 5-е изд. – М.: Молодая гвардия, 2008. - (Жизнь замечательных людей.) – С. 96-97.
На странице приведен фрагмент.
Автор: Маслова Марина Валентиновна
→ Пелагея3205 09.11.2015
 0
 3283
 273 |
Спасибо за Вашу оценку. Если хотите, чтобы Ваше имя
стало известно автору, войдите на сайт как пользователь
и нажмите Спасибо еще раз. Ваше имя появится на этой стрнице.
