Урок литературы "Крутой маршрут" для 10-11 кл.

1. Нина 20-ти лет, работница фабрики «Спартак».

(рассказывает первый ученик)

«Нине было 20 лет, из которых пять она проработала на фабрике «Спартак». Погубили ее именины. Да, Лелька рыжая позвала ее на именины, а она и пойди, дурра такая! А пошла-то, правду сказать, из-за Митьки Бокова. Он уж сколько раз подъезжал. Да не как-нибудь, а все про семейную жизнь заговаривал. Я, говорит, если что, своей жене работать не дам. Пусть домохозяйкой живет. Ну и пошла, чтобы лишний раз с ним повидаться. Еще брошку Лельке купила в ювелирном. Хорошую, позолоченную. А там, на именинах, ребята выпили. Ну, и кто-то будто на Сталина что-то сказал… Вот лопни глаза – не слыхала! А теперь двенадцатый пункт предъявляют. Недонесение. Ты, говорит, обязана была, как советская пролетарка, на другой день на изменников в НКВД заявить, а ты их покрыла».

2 . Татарка Римма.

(рассказывает второй ученик)

«Мое предположение, что Римма как бывшая аспирантка Эльвова, вероятно, привлекается по моему «делу», оказывается неверным.

- Нет, беззаботно говорит Римма. – я татарка, и им удобнее пустить меня по группе буржуазных националистов. Вначале я действительно проходила у них как троцкистка, но потом Рудь завернул дело, сказал, что по троцкистам у них план перевыполнен, а по националистам они отстают, хоть и взяли многих татарских писателей.

Все эти оригинальные глаголы Римма употребляет без всякой иронии, точно речь идет о выполнении самого обычного хозяйственного плана. Как будто она не видит во всем происходящем ничего странного. Вообще Римма выглядит чудесно, лучше всех нас».

3. Старуха баба Настя, «трахтистка»

(рассказывает третий ученик)

Кроме меня с десятилетним сроком была здесь только еще одна – баба Настя. Шестидесятилетняя старуха подмосковного колхоза. Каким чудом ей выпал таклй крупный билет в этой лотерее, сказать трудно. Даже камерная молва становилась в тупик. Не зная. Как сочетать зловещие слова о «троцкистской террористической организации» с мягкими чертами морщинистого лица бабы Насти, с ее горестными старушечьими глазами истовой богомолки.

Сама баба Настя недоумевала больше всех и, услыхав, что я – такая же, как она, подтащила свой узелок с вещами, и села на него у меня в ногах. И узелок, исконный, сермяжный. Уводящий в проселочную Русь, и сама баба Настя, внимательно глядящая на меня. Вызывали во мне жгучий стыд, подобный тому, какой я испытывала в коминтерновской камере, слушая немецких коммунисток.

- А что, доченька, слышь-ка, ты тоже, стало быть, трахтистка?

- Нет. Баба Настя. Я самая обыкновенная женщина. учительница. Мать своим детям. Всю эту небыль следователи и судьи выдумали. Они, наверное, вредители. Потерпим, баба Настя. Я думаю, разберутся…

Баба Настя мелко кивает старушечьей головой, до самых бровей обвязанных платком.

- Так-так… Вот и про меня, вишь ты, наговорили. И прописали: трахтистка. А ведь я – веришь, доченька, вот как перед истинным – к ему, к окаянному трактору и не подходила вовсе. И чего выдумали «трахтистка»… да старух и не ставят на трактор-то…

Кто-то из соседок заливается хохотом. Анна Жилинская спросонья бормочет:

-Умри, баба Настя. Лучше не скажешь!

А мне не смешно. Мне стыдно. И когда только я перестану стыдиться и чувствовать себя ответственной за все это? Ведь я уже давно не молот, а наковальня.

4. Грузинка Тамара Варазашвили

(рассказывает четвертый ученик)

«Тамара Варазашвили, царица Тамара, еще выше откидывает гордую голову. Она сидит с тридцать пятого. Дочь крупного грузинского литературоведа, обвиненного в национализме. И хоть в этом весь ее криминал. Но Тамара считает себя «настоящей политической» и сдержанно презирает «набор тридцать седьмого». За неумение самостоятельно мыслить. За бытовые интонации в разговорах с охраной. За то, что просят, а не предъявляют требования».

5. Валя Стрельцова, помощник секретаря обкома партии.

(рассказывает пятый ученик)

«Валя Стрельцова. Вечная молчальница, и тут остается верна себе – лезет молча на вторые нары к своему месту. Даже не спросила, где ее кружка. Даже не поблагодарила Надю Королеву за то, что Надя ее кружку сберегла целехонькой. Хранила, чтобы не раздавили.

(Только восемь лет спустя, когда Валя Стрельцова смертельно заболеет, простудившись на таежном сенокосе, где до самого колымского ноября спят в самодельных шалашах, - все узнают о причине валиного упорного молчания, ее отъединенности от людей.

За день до смерти Валя расскажет соседке. Религиознице Наташе Арсеньевой, что во время следствия она, Вfля, поставила свою подпись под десятками смертных приговоров. Была Валя на воле техническим помощников первого секретаря одного из обкомов партии. Вот и заставили ее подписать и на секретаря, и на все бюро, и на многих из областного актива.

Наташа Арсеньева, адвентистка седьмого дня. Будут искренне убеждена, что после смерти Вали надо рассказать об этом всем в лагере .чтобы знали люди. Что новопреставленная раба божия Валентина страдала, покаялась и перед смертью у бога и людей прощения просила. Тогда, мол, легче ее душе будет.)»

ВСТУПЛЕНИЕ

Это было, когда улыбался

Только мертвый, спокойствию рад.

И ненужным привеском качался

Возле тюрем своих Ленинград.

И когда, обезумев от муки,

Шли уже осужденных полки,

И короткую песню разлуки

Паровозные пели гудки,

Звезды смерти стояли над нами,

И безвинная корчилась Русь

Под кровавыми сапогами

И под шинами черных марусь.

1

Уводили тебя на рассвете,

За тобой, как на выносе, шла,

В темной горнице плакали дети,

У божницы свеча оплыла.

На губах твоих холод иконки,

Смертный пот на челе... Не забыть!

Буду я, как стрелецкие женки,

Под кремлевскими башнями выть.

[Ноябрь] 1935, Москва

Ученик наизусть читает отрывок из поэмы «Реквием» Ахматовой:

5

Семнадцать месяцев кричу,

Зову тебя домой,

Кидалась в ноги палачу,

Ты сын и ужас мой.

Все перепуталось навек,

И мне не разобрать

Теперь, кто зверь, кто человек,

И долго ль казни ждать.

И только пыльные цветы,

И звон кадильный, и следы

Куда-то в никуда.

И прямо мне в глаза глядит

И скорой гибелью грозит

Огромная звезда.

1939

«Это был один из счастливых, вполне благополучных рейсов «Джурмы». Нам повезло. С нами не случилось никаких происшествий. Ни пожара, ни шторма, ни затопления, ни стрельбы по беглецам. Вот Юля, моя оставшаяся из-за болезни на транзитке на две недели дольше меня. Ехала потом на той же «Джурме» и случился пожар. Блатари хотели воспользоваться паникой для побега. Их заперли наглухо в каком-то уголке трюма. Они бунтовали, их заливали водой из шлангов для усмирения. Потом о них забыли. А вода эта от пожара закипела. И над «Джурмой» потом долго плыл опьяняющий аромат мясного бульона.

С нами никаких подобных ужасов не приключилось».

(Рассказывает ученик)

«Когда кто-нибудь умирал не в больнице, а в бараке, то смерть эту старались

Возможно дольше скрывать от начальства. Чтобы паечка шла и шла покойничку. Иногда даже поднимали мертвеца на поверку, ставили его в задний ряд, подпирая с двух сторон плечами и отвечая за него «установочные данные».»

«…Теперь невыполнение нормы расценивалось как саботаж и каралось не только голодом. Но и карцером. Прямо из леса нас, не выполнивших норму (а не выполняли, физически не могли выполнить ее. Почти все наши тюрзаки), вели не в барак, а в карцер.

Трудно описать это учреждение. Неотапливаемая хижинка, скорее всего похожая на общую уборную. Поскольку для отправления естественных потребностей никого не выпускали и параши тоже не было. Почти всю ночь приходилось так простаивать на ногах, так как для сидения на трех сколоченных кругляшах. Заменявших нары. Выстраивалась очередь. Нас загоняли туда прямо из леса, мокрых, голодных. Часов в восемь вечера. Выпускали в пять утра – прямо на развод и опять лес.

На этот раз, казалось, уже не уйти от нее. От постоянно настигающей нас Смерти. Еще капельку – и догонит… А мы уже так задыхаемся. Убегая от нее. По крайней мере, я, увидя свое туманное отражение в куске разбитого стекла. Найденного Галей, сказала ей словами Марины Цветаевой:

Я такую себя не могу любить.

Я с такою собой не могу жить… Это – не я…

Как горько было Евгении Гинзбург, женщине-матери трех родных детей и взявшей потом, после отсидки еще приемную девочку, видеть малышей, которые никогда не знали дома, мамы, игрушек, свободы. С ними доводилось ей работать в детских яслях–бараке, куда направлялись они, сразу, новорожденными, получив срок:

(Рассказывает ученик)

«…А я сразу вспоминаю, что Стасик и Верочка – единственные из всей группы знают загадочное слово «ма-ма». А сейчас, когда маму отправили , они иногда повторяют это слово с грустно-вопросительной интонацией и при этом недоуменно оглядываются вокруг.

- Посмотри, - сказала я Стасику, показывая ему нарисованный домик, - что это такое?

- Барак, - довольно четко ответил мальчик.

Несколькими движениями карандаша я усадила у домика кошку. Но ее не узнал никто, даже Стасик. Не видели они никогда такого редкостного зверя. Тогда я обвела домик идиллическим традиционным забором.

- А это что?

- Зона! Зона! – радостно закричала Верочка и захлопала в ладоши».

Когда Евгения Гинзбург, отбывшая в лагерях 10 лет, находилась в числе прочих на поселении в г.Магадане, ее арестовывали там для профилактики во второй раз, в 1953 году пришла весть, что умер Сталин. Как могла встретить это известие женщина, у которой отняли 18 лет жизни?

(Рассказывает ученик)

«Я упала на стол и бурно разрыдалась. Тело мое сотрясалось. Это была разрядка не только за последние несколько месяцев ожидания третьего ареста. Я плакала за два десятилетия сразу. В одну минуту передо мной пронеслось все. Все пытки и все камеры. Все шеренги казненных и несметные толпы замученных. И моя. Моя собственная жизнь, уничтоженная ЕГО дьявольской волей. И мой мальчик, мой погибший сын…

Где-то там. В уже нереальной для нас Москве. Испустил последнее дыхание кровавый Идол века – и это было величайшее событие для миллионов еще не домученных его жертв. Для их близких и родных и для каждой отдельной маленькой жизни.

Каюсь: я рыдала не только над монументальной исторической трагедией, но прежде всего над собой. что сделала этот человек со мной. С моей душой, с моими детьми, с моей мамой…»

Эпилог из «Реквием» А. Ахматовой:

II

Опять поминальный приблизился час.

Я вижу, я слышу, я чувствую вас:

И ту, что едва до окна довели,

И ту, что родимой не топчет земли,

И ту, что красивой тряхнув головой,

Сказала: "Сюда прихожу, как домой".

Хотелось бы всех поименно назвать,

Да отняли список, и негде узнать.

Для них соткала я широкий покров

Из бедных, у них же подслушанных слов.

О них вспоминаю всегда и везде,

О них не забуду и в новой беде,

И если зажмут мой измученный рот,

Которым кричит стомильонный народ,

Пусть так же они поминают меня

В канун моего поминального дня.

А если когда-нибудь в этой стране

Воздвигнуть задумают памятник мне,

Согласье на это даю торжество,

Но только с условьем - не ставить его

Ни около моря, где я родилась:

Последняя с морем разорвана связь,

Ни в царском саду у заветного пня,

Где тень безутешная ищет меня,

А здесь, где стояла я триста часов

И где для меня не открыли засов.

Затем, что и в смерти блаженной боюсь

Забыть громыхание черных марусь,

Забыть, как постылая хлопала дверь

И выла старуха, как раненый зверь.

И пусть с неподвижных и бронзовых век

Как слезы, струится подтаявший снег,

И голубь тюремный пусть гулит вдали,

И тихо идут по Неве корабли.

М ОУ: СОШ

п. Горноправдинск

Ханты-Мансийского района

Тюменской области

Урок внеклассного чтения по литературе

для 10 - 11 класса

«Крутой маршрут.

Хроника времен культа личности»

Учитель русского языка и литературы

Куничник Марина Владимировна

2009-2010

Рекомендации к проведению урока:

Проводить урок для учащихся 10-11классов.

Приурочить к Дню Памяти жертв сталинских репрессий.

Если ученики 11 класса, они в курсе литературы знакомятся с биографиями писателей и поэтов, ставших жертвами репрессий. Если урок проводится для 10 класса, он станет первым занятием, коснувшимся этой темы. Значит, к выпускному классу они подойдут с некоторым багажом знаний по этой теме.

Заранее приготовить и раздать материал ученикам для подготовки к уроку.

Пригласить на урок гостей, семья которых пострадала в годы сталинизма.

Предоставить слово гостям (если они пожелают поделиться своим сокровенным) для непосредственного общения с учениками в конце урока.

Привлечь краеведческий материал по репрессированным.

Обязательно использовать на мероприятии произведение В.А. Моцарта «Реквием».

Если позволяют возможности, показать ребятам фрагменты спектакля «Крутой маршрут» режиссера Г.Волчек.

Урок внеклассного чтения по литературе для 10-11 класса.

Тема: «Крутой маршрут. Хроника времен культа личности».

Цели урока: знакомство с неизвестным ребятам писателем, с отражением культа личности Сталина в литературе; интерес к истории родной страны в самые тяжелые периоды; воспитание в учащихся вечных нравственных ценностей, сострадания к репрессированным в годы культа личности; расширение кругозора учащихся.

ТСО: мультимедийный проектор, компьютер, магнитофон;

презентация, «Крутой маршрут» Е.Гинзбург, «Реквием» В. А.Моцарта.

Учитель:

О писателе Василии Аксенове.

В Москве 6 июля 2009 года на 77-м году жизни после продолжительной болезни скончался русский прозаик, драматург и сценарист Василий Аксенов.
Об этом летом сообщили в средствах массовой информации.

• 77 лет – большая жизнь. А что же пришлось пережить известному русскому писателю?

• Аксенов стал одним из самых известных молодых советских писателей на рубеже 1950-60-х годов благодаря повести "Коллеги" и роману "Звездный билет". В 1970-х положение писателя в Советском Союзе изменилось и его перестали печатать. В это время Аксенов пишет знаменитые романы "Ожог" и "Остров Крым", не рассчитывая на их публикацию. В 1979 году Аксенов наряду со многими другими литераторами принял участие в организации альманаха "Метрополь", который не прошел советскую цензуру, однако был опубликован за рубежом. В результате скандала, разгоревшегося после издания "Метрополя" в США, Аксенов вышел из Союза писателей СССР.

• В 1980 году писатель эмигрировал в США, в результате чего лишился советского гражданства (его вернули только спустя 10 лет). Аксенов жил в Штатах до 2004 года, преподавая русскую литературу в различных университетах. В США он написал трилогию "Московская сага", роман "Скажи изюм" и другие произведения. В 2004 году за роман "Вольтерьянцы и вольтерьянки" писатель был награжден премией "Русский Букер".

• "Иди-ка в медицинский - в лагере врачи лучше выживают", - напутствовали его родители.

И в 1956 году он окончил Ленинградский медицинский институт.

Что-то странное есть в этом совете. Впереди целая жизнь, в настоящем молодость, а готовиться надо в лагеря?

Если «отмотать» еще несколько лет назад, можно попасть в далекие 30-ые, когда Вася был совсем маленьким.

Отец, Павел Васильевич, был председателем казанского горсовета и членом бюро Татарского обкома партии.

Мать, Евгения Семёновна, работала преподавателем в Казанском Педагогическом институте, затем — заведующей отделом культуры газеты «Красная Татария», состояла в казанской областной парторганизации.

В 1937 году, когда В. Аксенову не было еще и пяти лет, оба родителя (сначала мать, а затем вскоре — и отец) были арестованы и осуждены на 10 лет тюрьмы и лагерей.

Об этом можно прочитать в книге матери писателя Аксенова Евгении Семеновны Гинзбург «Крутой маршрут».

Сегодня хочется познакомить вас с крутым маршрутом жизни этой маленькой интеллигентной женщины. В ее судьбе – судьбы миллионов граждан бывшего СССР.

В книге есть пометка: «Хроника времен культа личности»

За сухим словом хроника - исковерканные судьбы женщин и мужчин, их осиротевших, обездоленных детей, их обезумевших от горя и потерь стариков-родителей.

Старших детей — Майю (дочь П. В. Аксенова) и Алёшу (сына Е. С. Гинзбург) забрали к себе родственники.

Алешу матери не доведется увидеть больше никогда. Он погибнет в блокадном Ленинграде.

Круглый сирота Вася был принудительно отправлен в детский дом для детей заключенных (его бабушкам не разрешили оставить ребенка у себя). В 1938 году дяде В. Аксенова (брату П. Аксенова) удалось разыскать маленького Васю в детдоме в Костроме и взять его к себе.

Его мать Евгения Гинзбург, выйдя в 1947 году из лагеря и проживая на поселении в Магадане, добилась разрешения на приезд Васи к ней на Колыму.

Пройдя ужас сталинских лагерей, во времена разоблачения культа личности Евгения Гинзбург стала автором книги воспоминаний «Крутой маршрут» — одной из первых книг-мемуаров об эпохе сталинских репрессий и лагерей, рассказ о восемнадцати годах, проведенных автором в тюрьме, колымских лагерях и ссылке.

Сталинские репрессии по сути начинаются с 1917, когда уничтожались враги большевизма. Убийство т. Кирова в 1934 году становится предлогом для новой волны политических репрессий, направленных на самих членов большевистской партии.

Историческая справка:
Потери командного состава армии в годы сталинских репрессий:

• из 5 маршалов — 3

• из 5 командармов I ранга — 3

• из 10 командармов II ранга — 10

• из 57 комкоров — 50

• из 186 комдивов — 154

• из 16 армейских комиссаров I и II рангов — 16

• из 26 корпусных комиссаров — 25

• из 64 дивизионных комиссаров — 58

• из 456 командиров полков — 401.

Из 1 главы «Телефонный звонок на рассвете»

Тридцать седьмой год начался, по сути дела, с конца 1934-го. Точнее, с первого декабря 1934-го.

В четыре часа утра раздался пронзительный телефонный звонок.

Прибыть к шести утра в обком. Комната 38. Это приказывали мне, члену партии.

– Война?

Но трубку повесили. Впрочем, и так было ясно, что случилось недоброе.

Вернувшись в город, я зашла выпить чаю в обкомовскую столовую. Рядом со мной оказался Евстафьев, директор Института марксизма. Он молча пил чай, не оглядываясь в мою сторону. Потом осмотрелся кругом, наклонился к моему уху и каким-то странным, не своим голосом, от которого у меня все оборвалось внутри предчувствием страшной беды, сказал:

– А ведь убийца-то – коммунист…

Из 2-ой главы «Рыжий профессор».

В солнечный февральский день 1935 года ко мне зашел профессор Эльвов. …И вот он сидит передо мной в этот морозный солнечный февральский день 1935 года. И на руках он держит моего двухлетнего Ваську, забежавшего в комнату. Потом я много видела таких глаз, какие были в тот день у рыжего профессора. Я не знаю, какими словами определить эти глаза. В них мука, тревога, усталость загнанного зверя и где-то, на самом дне, полубезумный проблеск надежды. Наверно, у меня самой были потом такие же.

Потом он сказал совсем странные слова:

– Мне очень больно, что и вы можете пострадать за связь со мной… Я не хотел этого…

Тут я посмотрела на него с явным опасением. Не сошел ли с ума? Я могу пострадать за связь с ним? Какая связь? Что за чушь? С каких это пор совместная работа в советском вузе и в партийной прессе стала называться «связью», да еще такой, от которой можно «пострадать»?

– Вы не понимаете момента. Вам трудно будет. Еще труднее, чем мне. Прощайте.

В прихожей он долго не мог попасть в рукава своего кожаного пальто. Мой старший сын Алеша, тогда девятилетний, встал в дверях, внимательно и серьезно глядя на «рыжего». Потом помог ему надеть пальто. А когда дверь за Эльвовым захлопнулась, Алеша сказал:

– Мамочка, это вообще-то не очень симпатичный человек. Но сейчас у него большое горе. И его сейчас жалко, правда?

Исторические факты:

Приказом НКВД 00486 1937 года на Административно-хозяйственное управление НКВД было возложено особое задание по изъятию детей врагов народа и определению этих детей в детские учреждения или передаче родственникам на опеку.

С 15 августа 1937 года по настоящее время Административно-хозяйственным управлением проделана следующая работа:

Всего по Союзу изъято детей -------------25 342 чел.

Из них:

а) Направлено в детдома Наркомпроса и местные ясли -- …22 427 чел.

из них г. Москвы ------------------....1909 чел.

б) Передано на опеку и возвращено матерям.-------..2915 чел.

Из главы 10. «Этот день».

Я отсылаю Алешу на каток. Он уходит, не попрощавшись со мной. Больше я его уже не увидела.

- А ты, мамуля, куда?... А я не хочу, чтобы ты шла…

Но мне сейчас нельзя смотреть на детей, нельзя целовать их. Иначе я сейчас, сию минуту умру. Я отворачиваюсь от Васи и кричу:

- Няня, возьмите ребенка! Я не могу его сейчас видеть…

Да, пожалуй, лучше не видеть и маму… захлопывается дверь. Я и сейчас помню этот звук. Все.

На лестнице встретилась Майка. Она шла с катка. Эта всегда все понимала интуитивно… и такое недетское понимание горя и ужаса было на этом двенадцатилетнем лице, что оно потом снилось мне годами.

Прошла первая неделя тюремного заключения.

Из главы 14 «Кнут и пряник».

Майор Ельшин выжидательно смотрит на меня. Но я уже ученая стала за эту неделю… никакие оправдания никому ничего не доказывают, а дают пищу для дальнейших издевательств. Поняла, что «молчание – золото».

- Простите, не догадался вам предложить. Горка бутербродов с нежной розоватой ветчиной… вырастает передо мной.

Я не ела уже целую неделю…

- Спасибо. Я сыта…

Из главы 6 (ч.2) «На легких работах»

У нас там доходяга один ваш казанский… к ночи наверняка дубаря даст. Хлеба просит. Хоть перед смертью ему наесться охота. Можете одну паечку земляку отдать?

- Вот возьмите, - сказала я, протягивая свою пайку, – привет передайте. Погодите, а кто же он?

- Фамилия-то? Майор Ельшин. В НКВД там в Казани работал.

Пайка дрогнула в моей руке…. Он! Это он квалифицировал мои «преступления» по смертному восьмому террористическому пункту…

Из главы 29 «Суд скорый и праведный»

В Лефортовской тюрьме все двери открываются бесшумно. Пришел мой час. За столом военная коллегия суда. Сбоку секретарь. Перед ними – я. По сторонам от меня - два конвоира.

Напряженно вглядываюсь в лица судей. Поражает их сходство друг с другом… Ах, вот в чем дело! Это выражение глаз их делает одинаковыми. Взгляд маринованного судака, застывшего в желе. Да оно и понятно. Разве можно нести вот такую службу ежедневно, не отгородив себя чем-то от людей. Хотя бы таким вот взглядом…

Семь минут! Вся трагикомедия длится ровно семь минут…

Я не ослышалась?

…К десяти годам тюремного заключения со строгой изоляцией и с поражением в правах на пять лет…

Все вокруг меня становится радостным и теплым. Десять лет! Это значит - жить!

За долгие десять лет много людей повстречалось Евгении Семеновне Гинзбург. И лагерная судьба в чем-то делала людей похожими, но каждый сам проживает свою жизнь, испытывает свои чувства, страдает от своего горя. Давайте познакомимся с судьбами тех, кого навсегда запомнила Гинзбург и потом посвятила им строки своей книги.

Судьбы человеческие…

Ученики заранее получили фрагменты из книги и рассказывают истории разных заключенных женщин.

1. Нина 20-ти лет, работница фабрики «Спартак».

(рассказывает первый ученик)

«Нине было 20 лет, из которых пять она проработала на фабрике «Спартак». Погубили ее именины. Да, Лелька рыжая позвала ее на именины, а она и пойди, дурра такая! А пошла-то, правду сказать, из-за Митьки Бокова. Он уж сколько раз подъезжал. Да не как-нибудь, а все про семейную жизнь заговаривал. Я, говорит, если что, своей жене работать не дам. Пусть домохозяйкой живет. Ну и пошла, чтобы лишний раз с ним повидаться. Еще брошку Лельке купила в ювелирном. Хорошую, позолоченную. А там, на именинах, ребята выпили. Ну, и кто-то будто на Сталина что-то сказал… Вот лопни глаза – не слыхала! А теперь двенадцатый пункт предъявляют. Недонесение. Ты, говорит, обязана была, как советская пролетарка, на другой день на изменников в НКВД заявить, а ты их покрыла».

2 . Татарка Римма.

(рассказывает второй ученик)

«Мое предположение, что Римма как бывшая аспирантка Эльвова, вероятно, привлекается по моему «делу», оказывается неверным.

- Нет, беззаботно говорит Римма. – я татарка, и им удобнее пустить меня по группе буржуазных националистов. Вначале я действительно проходила у них как троцкистка, но потом Рудь завернул дело, сказал, что по троцкистам у них план перевыполнен, а по националистам они отстают, хоть и взяли многих татарских писателей.

Все эти оригинальные глаголы Римма употребляет без всякой иронии, точно речь идет о выполнении самого обычного хозяйственного плана. Как будто она не видит во всем происходящем ничего странного. Вообще Римма выглядит чудесно, лучше всех нас».

3. Старуха баба Настя, «трахтистка»

(рассказывает третий ученик)

Кроме меня с десятилетним сроком была здесь только еще одна – баба Настя. Шестидесятилетняя старуха подмосковного колхоза. Каким чудом ей выпал таклй крупный билет в этой лотерее, сказать трудно. Даже камерная молва становилась в тупик. Не зная. Как сочетать зловещие слова о «троцкистской террористической организации» с мягкими чертами морщинистого лица бабы Насти, с ее горестными старушечьими глазами истовой богомолки.

Сама баба Настя недоумевала больше всех и, услыхав, что я – такая же, как она, подтащила свой узелок с вещами, и села на него у меня в ногах. И узелок, исконный, сермяжный. Уводящий в проселочную Русь, и сама баба Настя, внимательно глядящая на меня. Вызывали во мне жгучий стыд, подобный тому, какой я испытывала в коминтерновской камере, слушая немецких коммунисток.

- А что, доченька, слышь-ка, ты тоже, стало быть, трахтистка?

- Нет. Баба Настя. Я самая обыкновенная женщина. учительница. Мать своим детям. Всю эту небыль следователи и судьи выдумали. Они, наверное, вредители. Потерпим, баба Настя. Я думаю, разберутся…

Баба Настя мелко кивает старушечьей головой, до самых бровей обвязанных платком.

- Так-так… Вот и про меня, вишь ты, наговорили. И прописали: трахтистка. А ведь я – веришь, доченька, вот как перед истинным – к ему, к окаянному трактору и не подходила вовсе. И чего выдумали «трахтистка»… да старух и не ставят на трактор-то…

Кто-то из соседок заливается хохотом. Анна Жилинская спросонья бормочет:

-Умри, баба Настя. Лучше не скажешь!

А мне не смешно. Мне стыдно. И когда только я перестану стыдиться и чувствовать себя ответственной за все это? Ведь я уже давно не молот, а наковальня.

4. Грузинка Тамара Варазашвили

(рассказывает четвертый ученик)

«Тамара Варазашвили, царица Тамара, еще выше откидывает гордую голову. Она сидит с тридцать пятого. Дочь крупного грузинского литературоведа, обвиненного в национализме. И хоть в этом весь ее криминал. Но Тамара считает себя «настоящей политической» и сдержанно презирает «набор тридцать седьмого». За неумение самостоятельно мыслить. За бытовые интонации в разговорах с охраной. За то, что просят, а не предъявляют требования».

5. Валя Стрельцова, помощник секретаря обкома партии.

(рассказывает пятый ученик)

«Валя Стрельцова. Вечная молчальница, и тут остается верна себе – лезет молча на вторые нары к своему месту. Даже не спросила, где ее кружка. Даже не поблагодарила Надю Королеву за то, что Надя ее кружку сберегла целехонькой. Хранила, чтобы не раздавили.

(Только восемь лет спустя, когда Валя Стрельцова смертельно заболеет, простудившись на таежном сенокосе, где до самого колымского ноября спят в самодельных шалашах, - все узнают о причине валиного упорного молчания, ее отъединенности от людей.

За день до смерти Валя расскажет соседке. Религиознице Наташе Арсеньевой, что во время следствия она, Вfля, поставила свою подпись под десятками смертных приговоров. Была Валя на воле техническим помощников первого секретаря одного из обкомов партии. Вот и заставили ее подписать и на секретаря, и на все бюро, и на многих из областного актива.

Наташа Арсеньева, адвентистка седьмого дня. Будут искренне убеждена, что после смерти Вали надо рассказать об этом всем в лагере .чтобы знали люди. Что новопреставленная раба божия Валентина страдала, покаялась и перед смертью у бога и людей прощения просила. Тогда, мол, легче ее душе будет.)»

Люди разные и судьбы разные, а общее – в основном нелепые обвинения, из-за которых рушится жизнь, а ведь у них есть родные.

Перед вами фотографии из спектакля московского театра «Современник», руководитель театра и режиссер спектакля Галина Волчек, главную роль Е.Гинзбург великолепно исполняет Марина Неелова. «Спектаклю десять лет. Сегодня спектакль обжигает так же как в дни премьерные» (Тиатер Уик). Зрители спектакля чувствуют потрясение. Вас, потенциальных читателей, оно тоже ждет.

Одни были разлучены со своими детьми, потому что были там, в тюрьмах и лагерях. Другие потеряли детей, потому что остались здесь, а в застенки были брошены их дети.

Среди жертв репрессий был и единственный сын поэтов Николая Гумилева и Анны Ахматовой - Лев Гумилев.

Ученик наизусть читает отрывок из поэмы «Реквием» Ахматовой:

ВСТУПЛЕНИЕ

Это было, когда улыбался

Только мертвый, спокойствию рад.

И ненужным привеском качался

Возле тюрем своих Ленинград.

И когда, обезумев от муки,

Шли уже осужденных полки,

И короткую песню разлуки

Паровозные пели гудки,

Звезды смерти стояли над нами,

И безвинная корчилась Русь

Под кровавыми сапогами

И под шинами черных марусь.

1

Уводили тебя на рассвете,

За тобой, как на выносе, шла,

В темной горнице плакали дети,

У божницы свеча оплыла.

На губах твоих холод иконки,

Смертный пот на челе... Не забыть!

Буду я, как стрелецкие женки,

Под кремлевскими башнями выть.

[Ноябрь] 1935, Москва

Ученик наизусть читает отрывок из поэмы «Реквием» Ахматовой:

5

Семнадцать месяцев кричу,

Зову тебя домой,

Кидалась в ноги палачу,

Ты сын и ужас мой.

Все перепуталось навек,

И мне не разобрать

Теперь, кто зверь, кто человек,

И долго ль казни ждать.

И только пыльные цветы,

И звон кадильный, и следы

Куда-то в никуда.

И прямо мне в глаза глядит

И скорой гибелью грозит

Огромная звезда.

1939

"Сиэтл таймс", 17 июля 1990 года:

"В течение целого вечера вы чувствуете ужасную душевную боль на спектакле Московского театра "Современник", который раскрывает Вам страшную главу из русской истории».

В книге передана психологическая атмосфера бесконечного насилия над заключенными.

Так плыли репрессированные в трюме парохода «Джурма» к месту своих очередных мучений:

(Рассказывает ученик)

«Это был один из счастливых, вполне благополучных рейсов «Джурмы». Нам повезло. С нами не случилось никаких происшествий. Ни пожара, ни шторма, ни затопления, ни стрельбы по беглецам. Вот Юля, моя оставшаяся из-за болезни на транзитке на две недели дольше меня. Ехала потом на той же «Джурме» и случился пожар. Блатари хотели воспользоваться паникой для побега. Их заперли наглухо в каком-то уголке трюма. Они бунтовали, их заливали водой из шлангов для усмирения. Потом о них забыли. А вода эта от пожара закипела. И над «Джурмой» потом долго плыл опьяняющий аромат мясного бульона.

С нами никаких подобных ужасов не приключилось».

Так их морили голодом:

(Рассказывает ученик)

«Когда кто-нибудь умирал не в больнице, а в бараке, то смерть эту старались

Возможно дольше скрывать от начальства. Чтобы паечка шла и шла покойничку. Иногда даже поднимали мертвеца на поверку, ставили его в задний ряд, подпирая с двух сторон плечами и отвечая за него «установочные данные».»

Так их, голодных, изможденных тяжелой работой при - 49 градусах по Цельсию, обмороженных, кидали в карцер:

«…Теперь невыполнение нормы расценивалось как саботаж и каралось не только голодом. Но и карцером. Прямо из леса нас, не выполнивших норму (а не выполняли, физически не могли выполнить ее. Почти все наши тюрзаки), вели не в барак, а в карцер.

Трудно описать это учреждение. Неотапливаемая хижинка, скорее всего похожая на общую уборную. Поскольку для отправления естественных потребностей никого не выпускали и параши тоже не было. Почти всю ночь приходилось так простаивать на ногах, так как для сидения на трех сколоченных кругляшах. Заменявших нары. Выстраивалась очередь. Нас загоняли туда прямо из леса, мокрых, голодных. Часов в восемь вечера. Выпускали в пять утра – прямо на развод и опять лес.

На этот раз, казалось, уже не уйти от нее. От постоянно настигающей нас Смерти. Еще капельку – и догонит… А мы уже так задыхаемся. Убегая от нее. По крайней мере, я, увидя свое туманное отражение в куске разбитого стекла. Найденного Галей, сказала ей словами Марины Цветаевой:

Я такую себя не могу любить.

Я с такою собой не могу жить… Это – не я…

Как горько было Евгении Гинзбург, женщине-матери трех родных детей и взявшей потом, после отсидки еще приемную девочку, видеть малышей, которые никогда не знали дома, мамы, игрушек, свободы. С ними доводилось ей работать в детских яслях–бараке, куда направлялись они, сразу, новорожденными, получив срок:

(Рассказывает ученик)

«…А я сразу вспоминаю, что Стасик и Верочка – единственные из всей группы знают загадочное слово «ма-ма». А сейчас, когда маму отправили , они иногда повторяют это слово с грустно-вопросительной интонацией и при этом недоуменно оглядываются вокруг.

- Посмотри, - сказала я Стасику, показывая ему нарисованный домик, - что это такое?

- Барак, - довольно четко ответил мальчик.

Несколькими движениями карандаша я усадила у домика кошку. Но ее не узнал никто, даже Стасик. Не видели они никогда такого редкостного зверя. Тогда я обвела домик идиллическим традиционным забором.

- А это что?

- Зона! Зона! – радостно закричала Верочка и захлопала в ладоши».

Когда Евгения Гинзбург, отбывшая в лагерях 10 лет, находилась в числе прочих на поселении в г.Магадане, ее арестовывали там для профилактики во второй раз, в 1953 году пришла весть, что умер Сталин. Как могла встретить это известие женщина, у которой отняли 18 лет жизни?

(Рассказывает ученик)

«Я упала на стол и бурно разрыдалась. Тело мое сотрясалось. Это была разрядка не только за последние несколько месяцев ожидания третьего ареста. Я плакала за два десятилетия сразу. В одну минуту передо мной пронеслось все. Все пытки и все камеры. Все шеренги казненных и несметные толпы замученных. И моя. Моя собственная жизнь, уничтоженная ЕГО дьявольской волей. И мой мальчик, мой погибший сын…

Где-то там. В уже нереальной для нас Москве. Испустил последнее дыхание кровавый Идол века – и это было величайшее событие для миллионов еще не домученных его жертв. Для их близких и родных и для каждой отдельной маленькой жизни.

Каюсь: я рыдала не только над монументальной исторической трагедией, но прежде всего над собой. что сделала этот человек со мной. С моей душой, с моими детьми, с моей мамой…»

За годы сталинских репрессий по официальным данным погибло 3,8 млн. человек.

И я обращаюсь

к правительству нашему

с просьбой:

удвоить,

утроить

у этой плиты караул.

Евгений ЕВТУШЕНКО

Эти слова поэта Евгения Евтушенко Е.С. Гинзбург взяла эпиграфом к книге воспоминаний «Крутой маршрута». Я советую вам ее прочитать.

Нельзя забывать этой страшной страницы нашей истории.

Звучит «Реквием» Моцарта.

Ученик наизусть читает Эпилог из «Реквием» А. Ахматовой:

II

Опять поминальный приблизился час.

Я вижу, я слышу, я чувствую вас:

И ту, что едва до окна довели,

И ту, что родимой не топчет земли,

И ту, что красивой тряхнув головой,

Сказала: "Сюда прихожу, как домой".

Хотелось бы всех поименно назвать,

Да отняли список, и негде узнать.

Для них соткала я широкий покров

Из бедных, у них же подслушанных слов.

О них вспоминаю всегда и везде,

О них не забуду и в новой беде,

И если зажмут мой измученный рот,

Которым кричит стомильонный народ,

Пусть так же они поминают меня

В канун моего поминального дня.

А если когда-нибудь в этой стране

Воздвигнуть задумают памятник мне,

Согласье на это даю торжество,

Но только с условьем - не ставить его

Ни около моря, где я родилась:

Последняя с морем разорвана связь,

Ни в царском саду у заветного пня,

Где тень безутешная ищет меня,

А здесь, где стояла я триста часов

И где для меня не открыли засов.

Затем, что и в смерти блаженной боюсь

Забыть громыхание черных марусь,

Забыть, как постылая хлопала дверь

И выла старуха, как раненый зверь.

И пусть с неподвижных и бронзовых век

Как слезы, струится подтаявший снег,

И голубь тюремный пусть гулит вдали,

И тихо идут по Неве корабли.

Около 10 марта 1940, Фонтанный Дом

Возможный (но не обязательный) финал урока:

Слово учителя:

В нашей стране в 2009 году осуществлен проект «Имя России». По результатам Интернетголосования, В.Сталин занял третье место.

А по сообщению СМИ, в сентябре 2009 прошло перезахоронение останков расстрелянных в 30-ые годы под Воронежем. Всего же расстрельных ям в окрестностях города более ста, там навсегда остались лежать жертвы НКВД. Страшное прошлое еще долго не отпустит нас. Оно постоянно напоминает о себе.

Литература:

Гинзбург Е.С. «Крутой маршрут»

Ахматова А.А. «Реквием»

www.lenta.ru/news/.

www.womenofvalor.net/.../ginzburg.html

www.sovremennik.ru

www.anshlagm.ru