Рассказ "Живи за нас..."

Константин ЭВЕРСТОВ

НАС БЫЛО ТРОЕ...

Поезд постепенно сбавил ход и, вскоре, остановился у деревни, раскинувшейся на краю широкой пашни. Басылай Барахсанов с небольшой сумкой в руках сошел с поезда на платформе с надписью “Деревня Болчево”. Вечерело. С западной стороны на небо медленно наплывала большая черная туча. Не к дождю ли?

Дорогу к гостинице Басылай узнал у встречных, оказалось, она была совсем недалеко. Женщина-администратор, расспросив и узнав за чем и что заставило его приехать из такого далека в их края, показала рукой в сторону пашни, видневшейся в раскрытое окно, и сказала:

-- В сражении за ту высоту много наших полегло. Подальше оттуда поставлен памятный обелиск. Здесь у опушки леса были окопы и блиндажи, сохранившиеся со времен войны. Их потом восстановил директор школы Никифор Иванович и оставил как памятник. Он тоже был фронтовиком...

Немного передохнув, полежав на топчане в тесной комнатенке гостиницы Басылай не утерпел и вышел на улицу, пошел в сторону леса. Подойдя поближе к опушке, он увидел глубокие в рост человека окопы, а совсем недалеко темнел заросший кустарником блиндаж. Было заметно, что местные жители заботились, ухаживали за ними – поодаль был сложен мусор, оставленный детьми. Басылай прошел вдоль окопа, дошел до блиндажа и в некотором замешательстве немного постоял перед низеньким входом. Потом тихонько наклонился, отворил дверь из толстых, неотесанных досок и прошел внутрь. В нос ударил густой запах затхлости и сырости. Внутри оказалось темно, свет проникал только через дверь. Вдоль стен тянулись деревянные лежаки-нары, посреди блиндажа стоял вытесанный из дерева широкий стол, вокруг него выстроились сколоченные из струганных досок стулья. На столе стоял жирник из гильзы снаряда, служивший светильником. В глубине блиндажа на нарах лежала скатка старой солдатской шинели. На Басылая, откуда ни возьмись, навалилась усталость. Он опустился на нары, сел. Захотелось выпрямить затекшую спину и он лег, положив голову на скатку шинели.

Снаружи послышались дробные звуки первых капель начинавшегося дождя. Ну и пусть, пойдет отсюда попозже. Он вынул из внутреннего кармана костюма старую пожелтевшую от времени фотокарточку. Оттуда приветливо смотрел молодой якут-саха в форме капитана. Нюкуласка... Он был старше своего брата Басылая на семь лет, но никогда не довлел над ним. Напротив, относился как к равному и всюду водил его за собой, так и ходили неразлучно друг за дружкой, даже на охоту. Порой, после обхода расставленных Нюкулаской ловушек в лесу, младший, падая от усталости, принимался реветь дурным голосом: “Уба-а-ай, я уста-а-ал, погоди-и-и!” – удедший вперед старший брат-убай возвращался и молча садился на корточки, подставляя спину. Младший мигом подкатывался к старшему, сопя и кряхтя забирался к нему на спину. После чего дорога домой превращалась в веселое путешествие с песнями-тойуками, с шутками-прибаутками.

До чего ж добродушным и сердечным был Нюкуласка. Для того, чтобы сделать новые ловушки на птиц, обитающих в ветвях деревьев, им как-то раз понадобился конский волос и они надергали его из махалки-дейбира дедушки Митэ, которой он отмахивался от гнуса-мошкары. До сих пор помнится как дед, выпучив глаза, сердито кричал: “Опять мой дейбир общипали, негодники!”. Позже, старик принес им целый пук длинного черного конского волоса, срезанного с хвоста лошади, чем несказанно обрадовал внуков.

В сороковом году Нюкуласка изъявил желание учиться в военной школе. А уже в сорок первом, в первую зиму войны, от него из фронта пришло письмо, сложенное треугольником, где он писал, что прошел свое первое боевое крещение под Москвой. На третий год войны пришла похоронка... “Барахсанов Н.И. геройски погиб в боях под деревней Болчево Смоленской области”. Он был представлен к Ордену Красного Знамени.

Чем быстрее летело время, чем заметнее становились признаки подступающей старости -- тем чаще посещали Басылая воспоминания о старшем брате. Они бередили душу, оседая горьким грузом. В голове крепко засела одна мысль: “Пока совсем еще не одряхлел, мне надо бы хоть навестить его могилу”...

Шум дождя снаружи то стихал, то вновь набирал силу. Сказалась усталость после долгой дороги. Веки Басылая сомкнулись сами собой да так, что он даже не заметил как заснул. Не помнит сколько времени прошло, когда послышался скрип открываемой двери. Услышав шаги, Басылай открыл глаза. У двери темнела чья-то тень. Сквозь серую дымку едва можно было разглядеть молодого человека в военной форме очень похожего на якута-саха... Нюкуласка!.. Басылай чуть не вскрикнул от неожиданности! Вошедший постоял, глядя на него, потом по-военному решительно прошел к стулу, сел. Несколько раз кашлянул, не зная с чего начать, потом сказал:

-- Братишка, Басылай. Вот ты и приехал ко мне, приехал навестить мою могилу. Как же долго я ждал тебя... Я знал, я верил, что придешь. Постарел ты, братец, годы взяли свое. А я, видишь, как прежде молодой... Могила моя называется братской, все лежим в одной, общей ... Горько, конечно, что лежу не упокоенный как полагается и не на взгорке родной елани-аласа... Ну чтож, зато лежу вместе с солдатами, с кем встретил свою смерть...

Братец мой, может в душе у тебя станет тревожно от того, что давно уже ушедший в иной мир, вдруг явился к тебе то ли во сне, то ли наяву и разговаривает с тобой. Я хочу рассказать тебе об одном... чтобы обо мне, о моей прожитой жизни знали мои родные и близкие люди. Жизнь моя, увы, была короткой и мелькнула, как птичка пролетевшая за окном. Но, поверь, она была достойна того, чтобы вы знали о ней... ”.

Нюкуласка замолк, его силуэт едва проступал сквозь серую пелену. Заметив, что Басылай немножко расслабился и готов слушать, он продолжил:

-- Может, ты знаешь, в то время я был командиром батальона. Командир дивизии отдал мне приказ во что бы то ни стало взять высоту номер 489. Под этой проклятой высотой полегла половина моего батальона. Артиллерия, прикрывавшая нас, оказалась беспомощна. Наши роты, бросались в атаку к высоте через открытую со всех сторон пашню и попадали под перекрестный огонь фашистов укрывшихся в дзотах. Откуда они неспешно, с расстановкой, с немецкой педантичностью поливали наших солдат градом пуль из крупнокалиберных пулеметов. Оставшихся в живых под этим обстрелом, отступавших бойцов, все равно догоняли беспощадные пулеметные очереди врага, и, они падали, корчась в предсмертных судорогах. Я кинулся выпрашивать у командира полка гаубичную артиллерию, но он отказал, сославшись на отсутствие боеприпасов: “Высоту взять не медля! Не выполнишь приказ – пойдешь под трибунал!”, -- отрезал комполка.

В тот день я потерял единственного на земле дорогого мне человека, которого встретил здесь, на войне. Девушку. Медсестру Гвоздеву Зину из Иваново. При первой же встрече мы понравились другу другу, полюбили с первого взгляда, она согласилась стать моей женой, а я ее мужем. Моей милой Зиночке было всего восемьнадцать лет. Несмотря на то, что с виду была худенькой и слабенькой, она вынесла на себе с поля битвы немало солдат, спасла многим нашим бойцам жизнь. Как же мы познакомились с моей милой?..

Мой батальон пошел в атаку, осовобождая одну маленькую деревушку. Немцы не жалели огня, обстреливая нас. Кругом стоял оглушительный грохот от беспрестанных разрывов снарядов, мин, от свиста пуль... Мы залегли, чтобы переждать шквальный огонь врага. Но нельзя залегать надолго. После совсем короткой передышки, снова вперед, только вперед... Я вскочил, бросаясь в новую атаку, и краем глаза справа от себя заметил девушку-санитарку, волокущую раненного бойца. Над нами послышался вой взлетевшего снаряда. В долю секунды я успел прыгнуть в сторону, сбил девушку с ног и упал, прикрыв ее собой. Сбросив с себя засыпавшую нас землю, взметенную взорвавшимся снарядом, я сел и закричал на нее: “Не слышишь, разве, звук снаряда?!!”. Санитарка оказалась совсем еще юной нежной девочкой с ясным по-детски открытым взглядом. Она виновато опустила голову: “Это мой первый бой, товарищ командир”.

В тот день с большими потерями мы взяли ту деревню. Девушку Зину я встречал потом не раз. Ее санчасть располагалась возле нашего штаба. Оказалось, что на войне сильный, имеющий власть человек старается оберечь, защитить менее слабого и беззащитного. К тому же, это и закон природы и удел сильных защищать слабого. И я неукоснительно следовал этому, всегда внимательно и бережно относился к Зиночке, назначенной в мой батальон санитаркой. Я всем сердцем прикипел к ней, полюбил. Она была очень нежной, скромной девушкой с чистой душой. С самого начала было заметно, что она приняла меня как своего спасителя, надежного защитника посреди бушующего огня, стала выделять от других, окружавших ее людей. Так, незаметно, мы настолько сроднились, что понимали друг друга без слов... наша любовь была взаимной, искренней и очень трепетной...

В тот день я приказал Зине, чтобы она оставалась в тылу, помогала смотреть за раненными в санчасти. На что она посмотрела на меня своими большими ясными глазами и со значением произнесла: “Ты говоришь мне это, потому что я твоя жена, другой не отдавал бы такого приказа, так ведь...” , -- и схватив санитарную сумку, выскочила из блиндажа. Зина тогда была на втором месяце беременности, вот почему я хотел оставить ее в тылу...

Нюкуласка долго сидел опустив голову, казалось, он снова переживал то что испытал тогда, в те годы, потом продолжил:

-- Выбираясь с раненным бойцом из поля боя, мы оказались под вражеским обстрелом. В мою Зиночку попал осколок снаряда. Нашел ее в санчасти. Бедняжка моя лежала вся в крови, из горла вырывались хрипы, она была при смерти... Я наклонился к ней, позвал по имени. Зина открыла глаза, грудь тяжело вздымалась, ей тяжело было дышать, она прошептала мне: “Коля, а мы с тобой так и не потанцевали...”. В горле встал ком, из глаз моих хлынули слезы. Так и сидел я, сгорбившись от горя, а слезы капали из глаз не переставая. Перед самой кончиной она крепко сжала мою правую руку и из последних сил чуть слышно прошептала: “Живи... за нас... двоих...”. После этого ее покинули последние силы и, вскоре, ее не стало... Как бы я ни горевал, как бы ни страдал ничего невозможно было поправить. Лишь одно желание завладело тогда мной – как можно скорее вступить в бой с врагом, чтобы сполна отомстить за смерть любимой...

Последнюю, решающую атаку я решил совершить ночью. Здесь не как у нас, темнеет рано. Отдал команду батальону ползти по-пластунски к позициям врага. Мы были уже недалеко от них, когда запустив очередную осветительную ракету немцы заметили нас и принялись строчить из пулеметов. Мне оставалось только скомандовать: “Вперед!”. Мы были уже почти у вражеских окопов, когда под моими ногами взорвалась брошенная немецким солдатом граната с длинной деревянной ручкой. Вот и все... Конец... – Нюкуласка замолчал, неотрывно глядя в одну точку, потом тихо сказал, -- а нас, ведь, было трое...

Он сидел с опущенными от невыносимой печали плечами и поникшей от горя головой. Затем тяжело и надсадно вздохнув, встал и тихо повторил:

-- Нас было трое... – голос его чуть слышно прошелестел в глухой тишине... он медленно отвернулся от брата и вышел.

Басылай громко застонал и... проснулся. Он еще полежал, думая о том, что приснилось ему в его удивительном сне. Ну и ну, пусть это сон, но до чего ж странный... голос брата был такой живой, как наяву. Он даже сейчас слышит в ушах его голос, чувствует его дыхание...

Басылай вышел из блиндажа и направился в сторону гостиницы. Небо совсем уже стемнело.

С утра пораньше он отправился туда, куда вчера показала ему администратор гостиницы. Подальше от деревни, прямо за широкой пашней, возвышался холм. Поближе к краю дороги белел большой обелиск с красной звездой.

Басылай, добравшись до него, стал читать длинный список фамилий солдат, выбитых на большой мраморной плите. Первым в списке прочитал “Капитан Барахсанов Н.И.”. Он продолжил читать и, вдруг, в самом низу списка его глаза наткнулись на фамилию и инициалы “Санитарка Гвоздева З.А.”.

– О, так и знал... – прошептал Басылай.

Он постоял какое-то время, будто всматриваясь в невидимое глазу, что навсегда связало эти две фамилии, инициалы в единое целое. Это была любовь... трепетное, нежное чувство открывшихся другу другу сердец сгоревшее, сгинувшее в беспощадном пекле, унесенное огненным вихрем войны...

Басылай бережно вынул из своей сумки кожаный мешочек с горстью родной земли. С севера дунул тихий, грустный ветерок и, слегка коснувшись его лица, улетел.

Перевод с якутского Альбины Борисовой-Слепцовой